(no subject)
Aug. 14th, 2015 11:34 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kaffeesahneЯ тут это, в кои веки на злобу дня, извините.
У немцев, с которыми я сотрудничаю, есть один инженер. Сначала, когда я еще работала на прошлой работе, я его знала только по телеконференциям, и заочно ненавидела, потому что человек говорит очень, чудовищно невнятно, а когда это еще в переговорной, он говорит через громкую связь, я слушаю через громкую связь, это ужасно, ничего не понятно, и думаешь, что ну черт бы тебя побрал, ну неужели так сложно говорить сколько-то отчетливо. А потом я начала для этих своих немцев переводить налево от своего работодателя, и переводила как-то довольно много всего, что писал именно он, и часто писала ему письма с вопросами, что вот тут мне не понятно, нельзя ли подробнее пояснить, что имелось в виду (он работает с электрикой, это довольно сложная для меня тема). И он всегда очень мило отвечал, и мы перешли на ты, он мне предлагал не переписываться, а созваниваться, но я, помня, как невнятно он говорит, отвечала, что с письмами мне удобнее (мне правда удобнее), и потом мне еще передавали, что ему нравится со мной работать, потому что я такая ответственная и вдумчиво подхожу ко всему, не просто беру первое попавшееся слово из словаря. А потом я поехала в командировку к ним, и тот немец, с которым я общалась больше всего, мне предложил представить нас с Томасом друг другу, раз уж мы много общаемся. И вот тут оказалось, что Томас сидит в инвалидном кресле, и у него из всего тела более-менее работает одна рука. И мне стало ужасно стыдно за то, как я про себя ругалась на его невнятную речь, хотя я и никогда ничего такого не показывала, только про себя думала.
Прошлой осенью я опять была там в командировке, и мне опять надо было переводить много того, что написал Томас, и у меня опять возникла куча вопросов. И я сказала Штеффену: "Ааааа, что мне делать? Мне надо поговорить с Томасом, но когда он говорит, я его практически не понимаю. И я не знаю, вежливо ли его переспрашивать. А написать письмо, когда он знает, что я тут же, всего этажом выше, тоже как-то нехорошо. И я боюсь, что я себя рядом с ним буду чувствовать неловко. И я боюсь, что он заметит, что мне неловко, и ему будет неприятно. И я его плохо понимаю, но стесняюсь переспрашивать. Что мне делать?" Штеффен сначала не понял, он ответил, что его я тоже иногда переспрашиваю, и иногда даже требую развернутого объяснения, почему с ним можно, а с Томасом нельзя? Я ответила, что если я переспрашиваю его, это я признаю свою слабость, что я недостаточно хорошо знаю немецкий, а если я переспрошу Томаса, я как бы покажу, что это он, Томас, не может говорить достаточно четко. Штеффен велел мне перестать маяться дурью и идти уже задавать свои вопросы по тексту. И я пошла. И когда я пришла и подсела к Томасу, и вдруг заметила, что у него тоннели в ушах, и татуировка на руке, и какая-то прикольная цацка на шее, и смешная надпись на кружке, у меня в голове что-то резко перещелкнуло, и я увидела не человека в инвалидном кресле, а просто очень симпатичного парня, с которым мы через пару минут уже трепались на какие-то отвлеченные темы, и потом к нам подключились еще пара человек, и мне притащили кофе, и меня кормили конфетами, и Томас обсуждал с кем-то из коллег какие-то их совместные планы на вечер, и рассказывал, что собирается в отпуск в Эмираты, и в реале, не по телефону, его оказалось не так сложно понимать, и не было вообще никакой неловкости. Это вообще оказался какой-то очень радостный, очень важный для меня опыт, я вернулась к себе на рабочее место страшно довольная и, помню, даже нескольким подругам написала письмо об этом...
А пока писала письмо, еще раз поняла: вот человек, да, у него есть проблема, и как ни верти, довольно серьезная. Но еще у него есть хорошая работа, и друзья, и планы на отпуск - у него есть жизнь, в конечном итоге, вполне так нормальная жизнь. И окружающие не видят в этом ничего такого уж особенного. И когда с ним общаются - общаются с человеком, а не с его инвалидностью. И мне очень страшно и стыдно думать о том, как бы сложилась эта самая его жизнь, родись он не в Германии, а в России. И вот это тоже оказалось очень ярким переживанием: если в нормальных условиях мой патриотизм болтается где-то вокруг нуля по Цельсию, в тот момент он одним резким скачком достиг абсолютного нуля.
Апдейт: журнал ЖЖ пишет, что я рассказываю историю поразительного знакомства. На всякий случай заявляю: я не считаю это знакомство поразительным.
У немцев, с которыми я сотрудничаю, есть один инженер. Сначала, когда я еще работала на прошлой работе, я его знала только по телеконференциям, и заочно ненавидела, потому что человек говорит очень, чудовищно невнятно, а когда это еще в переговорной, он говорит через громкую связь, я слушаю через громкую связь, это ужасно, ничего не понятно, и думаешь, что ну черт бы тебя побрал, ну неужели так сложно говорить сколько-то отчетливо. А потом я начала для этих своих немцев переводить налево от своего работодателя, и переводила как-то довольно много всего, что писал именно он, и часто писала ему письма с вопросами, что вот тут мне не понятно, нельзя ли подробнее пояснить, что имелось в виду (он работает с электрикой, это довольно сложная для меня тема). И он всегда очень мило отвечал, и мы перешли на ты, он мне предлагал не переписываться, а созваниваться, но я, помня, как невнятно он говорит, отвечала, что с письмами мне удобнее (мне правда удобнее), и потом мне еще передавали, что ему нравится со мной работать, потому что я такая ответственная и вдумчиво подхожу ко всему, не просто беру первое попавшееся слово из словаря. А потом я поехала в командировку к ним, и тот немец, с которым я общалась больше всего, мне предложил представить нас с Томасом друг другу, раз уж мы много общаемся. И вот тут оказалось, что Томас сидит в инвалидном кресле, и у него из всего тела более-менее работает одна рука. И мне стало ужасно стыдно за то, как я про себя ругалась на его невнятную речь, хотя я и никогда ничего такого не показывала, только про себя думала.
Прошлой осенью я опять была там в командировке, и мне опять надо было переводить много того, что написал Томас, и у меня опять возникла куча вопросов. И я сказала Штеффену: "Ааааа, что мне делать? Мне надо поговорить с Томасом, но когда он говорит, я его практически не понимаю. И я не знаю, вежливо ли его переспрашивать. А написать письмо, когда он знает, что я тут же, всего этажом выше, тоже как-то нехорошо. И я боюсь, что я себя рядом с ним буду чувствовать неловко. И я боюсь, что он заметит, что мне неловко, и ему будет неприятно. И я его плохо понимаю, но стесняюсь переспрашивать. Что мне делать?" Штеффен сначала не понял, он ответил, что его я тоже иногда переспрашиваю, и иногда даже требую развернутого объяснения, почему с ним можно, а с Томасом нельзя? Я ответила, что если я переспрашиваю его, это я признаю свою слабость, что я недостаточно хорошо знаю немецкий, а если я переспрошу Томаса, я как бы покажу, что это он, Томас, не может говорить достаточно четко. Штеффен велел мне перестать маяться дурью и идти уже задавать свои вопросы по тексту. И я пошла. И когда я пришла и подсела к Томасу, и вдруг заметила, что у него тоннели в ушах, и татуировка на руке, и какая-то прикольная цацка на шее, и смешная надпись на кружке, у меня в голове что-то резко перещелкнуло, и я увидела не человека в инвалидном кресле, а просто очень симпатичного парня, с которым мы через пару минут уже трепались на какие-то отвлеченные темы, и потом к нам подключились еще пара человек, и мне притащили кофе, и меня кормили конфетами, и Томас обсуждал с кем-то из коллег какие-то их совместные планы на вечер, и рассказывал, что собирается в отпуск в Эмираты, и в реале, не по телефону, его оказалось не так сложно понимать, и не было вообще никакой неловкости. Это вообще оказался какой-то очень радостный, очень важный для меня опыт, я вернулась к себе на рабочее место страшно довольная и, помню, даже нескольким подругам написала письмо об этом...
А пока писала письмо, еще раз поняла: вот человек, да, у него есть проблема, и как ни верти, довольно серьезная. Но еще у него есть хорошая работа, и друзья, и планы на отпуск - у него есть жизнь, в конечном итоге, вполне так нормальная жизнь. И окружающие не видят в этом ничего такого уж особенного. И когда с ним общаются - общаются с человеком, а не с его инвалидностью. И мне очень страшно и стыдно думать о том, как бы сложилась эта самая его жизнь, родись он не в Германии, а в России. И вот это тоже оказалось очень ярким переживанием: если в нормальных условиях мой патриотизм болтается где-то вокруг нуля по Цельсию, в тот момент он одним резким скачком достиг абсолютного нуля.
Апдейт: журнал ЖЖ пишет, что я рассказываю историю поразительного знакомства. На всякий случай заявляю: я не считаю это знакомство поразительным.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2015-08-15 09:20 am (UTC)no subject
Date: 2015-08-15 05:22 pm (UTC)Я помню свой шок в Финляндии, когда в маленьком городке с населением десять тысяч человек я за неделю увидела раз в 10 больше инвалидов, чем за всю свою жизнь в родной сторонушке. Сначала мы подумали, что это следствие близости гор и активного с них катания, а потом поняли - просто для них инфраструктура создана, они могут из дому выйти. И в России их явно не меньше.